МЫ В СОЦИАЛЬНЫХ СЕТЯХ

ЭЛЬЧИН&ГАМА

ЭЛЬЧИН&ГАМА

ГЛАВНОЕ – БЫТЬ ВМЕСТЕ

Древняя легенда гласит, что когда-то мужчина и женщина были единым целым. В этом была их сила, по которой они были равны богам. И боги тогда решили разделить их, чтобы лишь избранные, найдя друг друга в этом мире, могли обрести прежнюю силу и счастье.

«Главное – это быть вместе», – таков секрет семейного счастья Эльчина Азизова и Гамы Меликовой. И как тут не вспомнить древнюю легенду? Ведь именно вместе они смогли изменить свою жизнь и всего за несколько лет добиться мирового признания.

Furor: В прошлом году в это же время Эльчин готовился к главной партии в опере «Князь Игорь», а Гама – к очередной выставке. Как все прошло?
Эльчин:
И то, и другое прошло очень благополучно. Выставка Гамы состоялась в галерее «Марс», руководство даже выступило с инициативой продлить время выставки. После этого еще одна галерея обратилась к нам с предложением о сотрудничестве.

Что касается «Князя Игоря», он тоже прошел, мягко говоря, с колоссальным успехом. Уже раз двадцать был показан по телеканалу Mezzo и практически по всем французским телеканалам.


Гама: Это действительно большая премьера, большой режиссер (ред. Юрий Любимов). Одна из важных эпических опер русской классической музыки.
Эльчин: Кстати, как все в нашей жизни, премьера не обошлась без юмора. Представьте, генеральная репетиция в костюмах, гриме. И в антракте импровизированная пресс-конференция в холле. Я в образе – в разорванной рубашке, в крови, с перевязанной головой. На меня направлено микрофонов двадцать, я даю ответы на вопросы, пресс-конференцию транслируют по телевидению. В это же время мой друг Мурад Дадашев летит в Стамбул, в аэропорту видит на экране телевизора трансляцию Euronews, как всегда, без звука, а там я – в окровавленной рубашке, в бинтах. У него начинается истерика, и он кричит: «Дайте звук»… И лишь увидев бегущую строку о премьере, успокаивается.

Furor: Показательно, что, отвечая на вопрос, Эльчин первым делом начинает рассказывать о выставке Гамы, а Гама комментирует исключительно выступление Эльчина.
Гама:
Мы любим друг о друге говорить. Нам, наверное, так легче. Вообще, больше всех в нашей семье любит говорить сын Джамиль. Я молчу, могу расслабиться, когда мои мужчины рядом.

Furor: В 30 лет Вы оба, посоветовавшись, решили резко сменить сферу деятельности. В результате, ресторатор стал всемирно известным оперным певцом, а врач – замечательной художницей. В следующем году Вам сорок. Не хотите еще раз посоветоваться и изменить все?
Эльчин:
Рано пока, может, лет через 20. Тридцатилетний этап должен пройти (смеется). Мы, наверное, очень долго шли к тому, к чему мы пришли в тридцать, чтобы за десять лет насытится этим. Есть еще галереи, в которых надо сделать выставки, есть еще сцены, на которых надо спеть. Хотя очень многое уже сделано. Я считаю, что за тот срок, за который мы проделали свой творческий путь, за скорость всего того, что было сделано, каждый из нас мог попасть в книгу рекордов Гиннеса.

Я сейчас продолжаю заниматься оперной режиссурой. Первое образование покоя не дает – я пытаюсь его усмирить, но не получается. Я вижу, знаю и понимаю, как это надо делать. Меня периодически не устраивает то, что делают оперные режиссеры. С сожалением приходится констатировать, что происходит некое вырождение профессии. XXI век – другие скорости, другой поток информации, другой полет мысли. И люди ищут не истину, а эпатаж. А истина остается истиной, сколько бы раз она не прозвучала. Это как монолог Гамлета «Быть или не быть…», который, кажется, написан лет десять назад, если не вчера.

Гама: Многие режиссеры ставят спектакли с единственным расчетом, что это будет скандал. Потому что на скандале можно прославиться быстрее, чем просто на хорошей постановке. Кроме того, для хорошей постановки нужны хорошие вложения: в костюмы, декорации… А денег в Европе сейчас на это выделяется не так много. Так что легче сделать что-то эпатажное, скандальное, об этом напишут, это поругают, и это запомнится.

Эльчин: Сколько раз я присутствовал при том, как после премьеры на сцену выходит хор – раздаются аплодисменты, солисты – аплодисменты, дирижер – аплодисменты, режиссеры – свист, гул в зале… А они стоят довольные, счастливые – получилось!

Furor: Вы уже знаете, какой будет Ваша первая режиссерская постановка?
Эльчин:
У меня есть определенные наброски, но я пока не знаю, что именно я выберу и где именно. Пока идет процесс, непростой для меня самого – нужно правильно подобрать площадку, чтобы это было солидно, и суметь правильно заявить о себе – сделать первый шаг. Это пока идеи, которые рождаются в голове.

Furor: Что-то авторское или классика?
Эльчин:
Классика, конечно.
Furor: А если смиксовать?

Эльчин: Есть такой проект – современное видение «Евгения Онегина».

Furor: Гама, вы говорили, что Вам тяжело давалось привыкание к классике. Как происходил этот процесс?
Гама:
Знаете, я никогда не могла представить себе, что мой муж будет оперным певцом. Он пел в КВНе, на эстраде баловался. Но люди, с которыми мы общались по этому вопросу, говорили, что у него настолько хорошие данные, что растрачивать их на эстраду не стоит. Там можно и без голоса петь.

Эльчин: Там так и делают (смеется). Недавно мы ехали на машине из одного города Франции в другой, и Гама переключала радиоканалы в поиске музыки, которую хотела бы послушать. И вдруг выбрала классику. Я спросил, не надоело ли ей. И она ответила: «После того, как наслушаешься классики, ничего другого слушать уже не можешь». Классика меняет восприятие всей музыки – ведь современная музыка взята из того, что уже написано. Мне это было очень приятно.

Гама: Я познакомилась с оперой через Эльчина. А он поет очень легко. И потому мне казалось, что в этом ничего особенного. И было удивительно обнаружить, что это тяжкий труд. У него получается настолько естественно…

Эльчин: Это неправда, я просто обманываю слушателей (смеется). На самом деле, это совсем нелегко. И каждый раз, вне зависимости от сцены – большая или маленькая, закрытая или открытая – ноги ватные, коленки дрожат, но надо собраться и выйти. Старшие коллеги, руководствуясь своим опытом, говорят: «Когда этого не будет, значит, все – профессия для тебя закончилась». Сколько бы раз не выходил на сцену, должен быть трепет, должны быть нервы, должно перехватывать дыхание. Если этого нет, то искусство превращается в некое механическое действо без души, без участия человека, как некого Божьего создания.

Гама: Представьте себе постановку «Князя Игоря» в Большом театре, на исторической сцене. Это постановка 1946 года – была реконструкция, грандиозная просто. И в момент, когда Эльчин выходит на середину сцены и начинает петь, там, наверное, человек двести пятьдесят стоит во всей своей традиционной одежде, даже лошади на сцене… На самом деле становится страшно. Как я сказала, даже если бы я была крысой, которая живет под сценой Большого театра, я бы в этот момент на сцену не вылезла (смеется).

Furor: А Вы обычно какое место в зале занимаете?
Гама:
Какое дают (смеется). В Большом театре не все так просто. Но обычно это тринадцатая ложа.

Furor: Вот так без суеверий?
Эльчин:
Абсолютно. Я рожден тринадцатого числа.

Furor: А сцены разнятся?
Эльчин:
Конечно. Очень сильно. Нельзя на этом зацикливаться просто. Начиная с моментов по поводу акустики, удобства. Есть разные уровни наклона сцены. Вот во Франции сейчас была постановка, в которой у меня постоянно была согнута одна нога, потому что сцена была сильно наклонена к зрителям. Это, конечно, визуально очень эффектно, но провести так три часа довольно тяжко.

Furor: А какая сцена Вам ближе всего по духу?
Эльчин:
Большого театра.

Furor: Не давит грандиозностью?
Эльчин:
А так получилось, что я именно с этой грандиозности и начал. Первые мои спектакли были в Центре оперного пения Галины Вишневской, который для меня очень важен до сих пор. Я всегда с удовольствием выступаю в этом центре. Все, что связано с именем этого человека, – это часть меня, это люди, которые сыграли в моей жизни колоссальную роль. Галина Павловна оказала мне огромное доверие. И после этого у меня сразу был Большой театр. Не было каких-то промежуточных сцен. Было интересно, страшно, конечно.

Галина Павловна в последние годы жизни по тем или иным причинам, к сожалению, не приходила в Большой театр. Это было ее личное решение. Зная об этом, я все равно пришел к ней перед своей премьерой – 9 ноября 2008 года. Сказал: «Я знаю, что Вы не посещаете его, но у меня дебют в Большом театре». А меня только в сентябре взяли на работу, и сразу премьера…Она посмотрела на меня и сказала: «Уже? Я приду».

И она пришла. Все обсуждали, что она пришла послушать меня. Рядом с ней на моем дебюте сидела Илисо – супруга моего педагога, моего профессора, моего друга Бадри Майсурадзе, которая также работает в Центре Вишневской. Илисо рассказывает, что до моего выхода Вишневская была очень напряжена. Но когда я только начал петь, она выдохнула и сказала: «Все, он начал». Не перемкнуло, тюрбан не упал (а я выходил в образе мавританского врача в опере «Иоланта», голос не переклинило. А мавританский врач в «Иоланте» выходит на сцену с королем Рене. В мой дебют его играл народный артист Моторин. Увидев мое состояние, он взял меня за руку и сказал: «Все будет хорошо. Сейчас выйдем, только ты сильно-то не давай… А то я на твоем фоне…» Моторин-то, бас с мировым именем! Глыба такая. Это он меня так успокаивал. Он в прямом смысле этого слова вывел меня на сцену. Во время паузы я ему сказал: «Галина Вишневская в зале. Четвертый ряд, проход». И он, взрослый человек, который и так превосходно пел, вдруг весь собрался и с еще большим удовольствием продолжил петь. Так что имя Галины Павловны для всех священно.

 

Furor: А взаимодействие с мировыми звездами происходит?
Эльчин:
Со всеми дружим и общаемся. И я этим очень горд.

У вокалистов есть такое правило: чем больше мы живем и поем, тем больше мы понимаем, что вообще ни в чем не разбираемся. Это нормальное состояние. На эту тему много шуток. Например: «Первый курс консерватории – я лучший! Третий курс консерватории – кажется, не я лучший. Выпуск – я могу быть лучшим. Спустя десять лет – кто я такой и что я здесь делаю?»

Другой фактор этой профессии – учиться нужно всю жизнь. Я очень хорошо закончил школу, но страшно не любил что-то учить. Домашнее задание делал вообще на переменах. В результате я выбрал профессию, в которой всю жизнь надо что-то учить – новые партии, новые роли, новые тексты…

Гама: Но он очень быстро учит.

Эльчин: Нет, надо быстрее.

Гама: Быстрее невозможно (смеется).

Эльчин: Если в совершенстве знать языки, на которых поешь, можно.

Furor: А на каком языке Вам комфортнее петь?
Эльчин:
Итальянский и русский. Французский – повеситься можно. Легче уж по-немецки спеть. Хотя, я считаю, что опера должна звучать в оригинале.

Furor: Говорят, оперный мир красив снаружи и очень жесток внутри. Так ли это?
Эльчин:
В любой сфере это так. Телевидение разве не по тем же законам живет? Безумно красивая картинка, а что за ней – интересно только тем, кто в этом участвует. Да тот же завод по выпуску автомобилей… Автомобиль с виду красив, а что творится на самом заводе? Так что нужно просто изначально правильно себя поставить, стать частью этого большого механизма. Я стараюсь избегать казусов, конфликтов…

Гама: Думаю, у тебя еще большой опыт общения от КВНа остался. И он помогает тебе в любой ситуации видеть несколько выходов.

Эльчин: КНВ – это да. То, что нам дам КВН, – бесценно. Школа жизни.

Furor: О Вашей родной Большой сцене идет много разговоров…
Эльчин:
На самом деле я противник всех этих разговоров. Реальность сегодняшняя такова, что социальные сети позволяют открывать занавес. Интернет – это самое большое благо и самое большое зло. Но нельзя сор выносить из избы. Если поковырять на кухне каждого дома, везде можно найти грязь и ахнуть: «Как же так? Какой ужас! Ты представляешь?» Какие-то вещи не должны быть озвучены.

Furor: Входить в образ сложно?
Эльчин:
Самое главное – это вовремя выйти из образа. Все, что происходит на сцене, там и должно оставаться. Многие артисты сыграют какую-то роль и все… Это проносится через полжизни. Не берусь их судить, но, на мой взгляд, невозможно постоянно жить в каком-то образе.

Гама: Это вредно. Проблемы этого образа можно привнести и в свою семью.

Эльчин: Да, а учитывая специфику моего голоса – драматический баритон – и безумную любовь к Джузеппе Верди, где трагедия на трагедии и трагедией погоняет…

Furor: Ну, и даже князь Игорь дома как-то напрягает…
Эльчин:
Да что Вы! Князь Игорь – милое эпическое произведение по сравнению с тем же «Трубадуром»…

Джамиль: в котором все умирают, кроме графа ди Луна.

Эльчин: Вот, даже Джамиль знает. В Ла Скала ходит байка, что рядом с этим театром есть кафе, в котором дадут бесплатно бутылку вина тому, кто быстро расскажет краткое содержание «Трубадура». Учитывая количество трагедий в этой опере, начиная от сжигания родных детей и заканчивая убийством брата, это очень сложно сделать.

Джамиль: Мой любимый момент в «Трубадуре», когда в конце граф ди Луна выходит. Стоит Азучена и Леонора. Манрико уже убили, и Азучена говорит графу, что это был его брат. Азучена умирает, а Элеонора выпила яд…

Furor: Сколько раз ты смотрел «Трубадура»?
Джамиль:
Шесть, не считая репетиций!

Furor: Хорошо, что Вы умеете быстро выходить из образа!
Эльчин:
Безусловно. Да что граф ди Луна … Какое-то время пожить в образе Грязного, Жермона… Не нужно этого.

Гама: Я всегда прошу Эльчина, рассказывая о своей роли, говорить не «я», а «мой герой», «моя роль».

Эльчин: Да-да. Ей не нравится, когда я говорю: «Я выхожу на сцену…»

Гама: Я уверена, что слова никуда не исчезают в пространстве и где-то все-таки материализуются и возвращаются. Так что проблемы графа ди Луна вместе с проблемами Грязного лучше оставить в Большом (смеется).

Эльчин: Если не брать веселые оперетты, а я участвовал всего в одной, то вся опера – сплошная трагедия.

Furor: Гама, а Вы не хотите внести свой вклад в будущую режиссерскую постановку Эльчина в качестве декоратора?
Гама:
Я в Большом? Нет, я думаю, там и без меня весело (смеется). Когда жены приходят в Большой, это уже начало маленького скандала. Кстати, обычно выясняется, что у истоков почти каждого скандала стоит женщина. Шерше ля фам. Хотя я их понимаю. В основном, большинство жен посвящают свою жизнь талантливым мужьям и их карьере, проводят все время с ними в поездках, набираются опыта. Им тоже хочется внести какую-то лепту.

Furor: А в чем Ваши семейные ценности?
Эльчин:
Делать все, чтобы быть вместе.

Гама: Независимо от образа жизни, работы, ситуации, главное – быть вместе.

Furor: В начале разговора Эльчин сказал, что вас обоих следует занести в книгу рекордов Гиннеса. Гама, по каким критериям Вы бы занесли Эльчина в книгу рекордов?

Эльчин: По искусству поедания блинчиков!

Гама: Это тоже, кстати. Он потрясающе выбирает еду. В любой стране и на любом языке он интуитивно выберет в меню самое вкусное. Он очень талантливый человек. И он талантлив во всем.

Эльчин: Я рисовать не умею.

Гама: Тебе это просто пока не нужно было. Я на самом деле восхищаюсь тем, как он держится на сцене, контролирует зал. У него и до карьеры оперного певца было все хорошо. Налаженный бизнес, хорошие идеи. Но будто все направляло его на другую дорогу. И когда он пошел по этой другой дороге, несмотря на то, что пошел слепо, и у нас не было возможности тогда, все начало складываться само собой. Эльчин уехал учиться в Москву в Центр оперного пения Галины Вишневской. Я осталась в Баку с Джамилем. Мы не знали, что будет дальше. Появлялись нужные люди, и все решалось само собой для того, чтобы он двигался в этом направлении.

Кстати, Галина Павловна – очень мудрая женщина. Она видела, насколько Эльчин талантлив и общалась с ним, как уже с состоявшейся личностью. И то, что он через год стал солистом Большого театра, ничего не изменило. Она с самого начала относилась к нему, как к мировой звезде.

Furor: А сколько времени прошло от Вашего решения до премьеры на сцене Большого театра?
Гама:
В августе 2005 года мы просто поехали на мастер-классы в Летнюю академию консерватория «Моцартеум» в Австрии, где Эльчина прослушал профессор Берлинской консерватории.

Эльчин: Да, в августе 2005 года было принято категоричное решение о занятии классическим вокалом. В январе 2007 года я переехал по приглашению Галины Вишневской в Москву. А в ноябре 2008 года я спел свою первую арию на сцене Большого театра.

Furor: Эльчин, а Гаму за что можно занести в книгу рекордов?
Эльчин:
За терпение. За пророческие способности.

Furor: Насколько я знаю, к Галине Вишневской Вас подтолкнула именно супруга.
Эльчин:
Это был не толчок, а провидение.

Гама: Дело в том, что у меня есть интуитивное чутье. В первый раз, когда я видела Галину Павловну по телевизору, мы с Эльчином даже не были знакомы. Тогда я не могла понять, что меня связывает с этим человеком, но чувствовала нашу связь. И когда после мастер-классов в Австрии мы с супругом сидели и думали, что делать дальше, я вдруг почему-то сказала: «Нам нужна Вишневская».

Эльчин: Есть предположение, что все в мире знают друг друга через шестого человека. Я даже этого шестого человека не знал, чтобы найти выход на Галину Павловну. И вдруг в сентябре 2006 года мне звонит мой друг Мурад Адыгезалзаде, директор филармонии на тот момент, и говорит: «В филармонию приехала Галина Вишневская со своими учениками. Хочешь познакомиться? Они сейчас в зале репетируют». Я сообщил эту новость Гаме, и она сказала: «Она за тобой приехала». И действительно. Галина Павловна меня прослушала и пригласила пройти обучение в ее Центре оперного пения.

Гама: И следующие четыре года мы жили врозь. Эльчин был в Москве, я летала к нему. На каникулах иногда брала с собой Джамиля. Вначале, когда такие изменения только начинают происходить, думаешь: ну вот немного надо потерпеть, и все будет хорошо. А на каком-то этапе я поняла, что уже ничего не поменяется. Так будет все время. А жизнь проходит. И после этих четырех лет бесконечных перелетов мы решили, что так жить нельзя. Не знаешь, какой период жизни тебе еще отведен. И мы устроили свою жизнь так, чтобы летать вместе. С тех пор мы живем каждый день здесь и сейчас.

Furor: Я точно знаю, за что Вашего супруга можно занести в книгу рекордов – он правильно выбрал женщину.
Эльчин:
Вот это верно.

Гама: Нам просто очень хорошо вместе. И когда мы вместе, мы можем наслаждаться всем, что есть вокруг. Если мы находимся порознь, то окружающее нам не интересно. Эльчин недавно был в Риме один и даже не прогулялся по городу. Когда я посоветовала ему посмотреть какие-то достопримечательности, он ответил: «А мне одному не интересно». Нам на самом деле интересно лишь всем вместе. Даже если мы где-то бываем вдвоем, как недавно в Лондоне, например, мы не ходим в какие-то определенные места, потому что должны пойти туда с Джамилем.

Эльчин: Мы с Гамой неоднократно бывали вдвоем в Париже, но на Эйфелеву башню поднялись только, когда оказались в этом городе втроем. И хотя всем втихоря говорим, что поднимались на Статую Свободы в Нью-Йорке, но мы на нее не поднимались – ждем Джамиля.

Гама: Ведь самое главное – быть вместе и неважно где.